Предисловие
В градостроительстве, а равно и в политике, Восточная Пруссия – аллювиальная земля: и короли тут были “в” Пруссии, и население собиралось с бору по сосенке, и города, и государства... все изобретались вовне и привносились сюда чуть ли не готовыми, становились родными. Эксперимент повторялся неоднократно, орденом, герцогом, королём, народным советом, и каждый раз – с нового, чистого листа: места тут такие, наверное?.. Оттого и геометрическая правильность – и лёгкая потустороннесть восточнопрусского очарования, обещание личных свобод – и жёсткий патернализм, что вошли здесь в плоть и кровь и почву, стали неотъемлемой частью этой земли.
Призванный Крушвицким договором (Kruschwitz, 1230 г., ныне Крушвица), Тевтонский орден вторгся в завислинский “Кульмский лен” и сразу же закрепился: на переправе был основан Торн (Thorn, городские права с 1231 г., ныне Торунь), за ним последовали Кульм (Kulm, 1232 г., ныне Хелмно), Реден (Rehden, 1234 г., ныне Радзынь-Хелминьски), Грауденц (Graudenz, 1234 г., ныне Грудзёндз) и Мариенвердер (Marienwerder, 1234 г., ныне Квидзын). За считаные годы на карте появились 97 городов и почти полторы тысячи деревень – откуда сие?
Разве не было полутысячелетие после переселения народов временем повсеместного усыхания городов до деревень, деревень до пустошей? Разве не насчитывала Германия не более 40 городов, считая таковыми и остатки римских поселений, в стенах “не по размеру”, и посады, и слободы при замках новых феодалов? В одном лишь рыцарстве, страждущем небесного Иерусалима и незадолго до того потерявшем Иерусалим земной, видавшем воочию градостроительство Востока, причина этой небывалой урбанизации? Европа, действительно, многое взяла у Азии, но и самоё крестовые походы сложно представить без рывка, произошедшего дома: с середины XII века германское село впервые за столетия накормило страну; перешло к трёхполью, стало вывозить урожай и специализироваться (прежде каждый был и швец и жнец). Ценою сытости стала свобода оружного поселенца, лишь отказавшись от неё он стал архитипичным немецким крестьянином: переход от внутрисемейной, внутридеревенской автономии к хуторянину-торговцу, с караваном ходившему на ближние и дальние ярмарки, обеспечивала вооружённая княжья рука. Перекроив с IX века прежние общинные поля, закрепив их за поселянами, князья не преминули и закрепить крестьян на них, взяв себе заботы об их мирном труде. Они же обеспечили первоначальный рост пахотных земель, направляя корчевание лесов.
Результат не заставил себя ждать: к 1050 г. население более чем удвоилось (до 5 миллионов), к 1200 г. - ещё раз удвоилось, росли и невостребованные в собственном хозяйстве избытки урожаев, превращались в товар. Появились ярмарки, а там и ярмарочные города при бродах или у замков, с произвольно проложенными улицами и округлыми палисадами. Города доросли до собственных своих старых стен и выплеснулись вовне.
Некоторая правильность и осмысленность планировки города появляется лишь после XI века, когда градоустроение переходит из рук торговцев, разбивающих шатры своего каравана где им сподручнее, в ведение церковных и светских князей. Формы упорядочиваются, возгоняются к некоему абсолюту: в тот момент таковым является уличный торг, протяжённая широкая улица-площадь, тянущаяся через весь город (Мюнхен). Из редкой забавы лиц духовных (Мюнхен не даром в гербе несёт монаха: до XIII века на три монастырских поселения приходилось по одному княжескому и купеческому) градостроительство превратилось в целую отрасль права, проектирования и даже дохода, королей, городских корпораций и частных предпринимателей. В Германии 16 миллионов было уже до 3000 городов, причём закладка большинства пришлось на уже упомянутый XIII век. Оттокар Богемский основал более шестидесяти: один из них сразу нарекли Кёнигсбергом.
Орденский город
К XIII веку Германия исчерпала внутренние резервы – распашки не прибавлялось, население же росло: где крестьянину руки приложить? Часть шла в города, часть поднимала целины и корчевала дубравы, но немало отправлялись “казачествовать”. Так “внутренняя колонизация” сменилась внешней, впервые с переселения народов немцы отправились за волей на восток, откуда ушли при переселении народов: в Магдебург и Бранденбург, Ангальт и Саксонию, Тюрингию и Силезию – и далее за Вислу. Именно в этот период мы сталкиваемся с профессиональным градостроением, начавшимся новыми, пусть пока ещё иррегулярными городами первой половины XII века, и оборванном на пике взлёта великой чумой 1348 г.
Первичную форму этого градостроительства, для краткости называемого ниже прусским или орденским, но характерного для всех новоприсоединённых земель, мы найдём в германской деревне: по сторонам просёлков немцы селились издавна. Стоит его уширить и застроить короткие стороны этого уширения, превратить улицу в площадь, и мы получим упрощённую форму знакомого нам прусского города, с характерным раздвоением дороги, оставляющим довольно места и для общественного выгона, пруда или торга – в центре, и для проезда – по сторонам. Следующим шагом – обособить рыночную площадь, разложить весь план города от этой площади исходя и уравнять размеры прежде различных по ширине проездов - и вот мы уже видим ортогональность, словно пришедшую из античности! Сходство наглядное, бьющее в глаза, и, между тем, ложное в сути своей; родство античного Милета или Тимгада с прусским Фридландом (Friedland, 1312–1335 гг., ныне Правдинск) не простирается далее прямого угла.
Грек наполняет отведённое пространство гипподамовой решёткой, единица его города – квартал, довления некиих главных улиц этот идеал не предусматривает. Римские колонии, напротив, строятся шеренгами, выпуская лишь некоторые квадраты под рынок или амфитеатр; их базовая величина – проспект. Искусственный город центральной Германии тоже таков, тоже начинается с улицы-хорды, но вовсе не прямолинейной - откуда ему эту ортогональность было бы знать? Античные города к XII веку утратили свою чистоту: идеальное следование римскому плану, к примеру, в Павии – вовсе не результат притягательности самой схемы расселения, сохранившей бы её от искажения, а результат планомерной расчистки, начавшейся в XIV веке. Более того, именно эти искажённые схемы, зауженные, перекрытые частными домовладельцами параллели, “средневековые” их дебри, результат ослабления помочей в поздней уже античности сам Данте считал подлинными, а современные ему новые города – беспочвенным отражением “новых денег”, отходом от преданий предков.
Орден, несомненно, был знаком с городами античности, равно знал он и города Востока, названиями своих прусских замков не раз и не два вспоминая о Святой земле (Торн/Торунь получил своё имя от Торона (Thoron), Кёнигсберг/Калининград – немецкий вариант "castrum regium", Нейгаузен/Морское – перевод «castrum novum»…), но было бы чрезвычайно просто видеть в его городах всего лишь следование античному идеалу или горнему Иерусалиму. Действительно, прообраз такой часто встречается в литературе и в городах, но городах самой разной геометрии – и в средневековом Киеве, “орденской” геометрии чуждом, и мекленбургском Пазевальке, геометрию приемлющем – но к ордену никак не относящемся. Да и можно было ли в те годы безоговорочно перенести монастырское в мирское? Не было бы такое – святотатством? Упрощенчеством и обмирщением? Слишком просто, так как за формальным сходством теряется смысловая нагрузка!
Люди иногда бывают одарены чувством эпического, которым обладает и prussak. Его взгляд основанн на достоверных фактах, но предпринята попытка почти легендарной интерепретации.
Приговор может быть плодом невежества или равнодушия. Будьте острожны!
Отлично написано А планировка "от площади" действительно повсеместно встречается в городах бывшей Восточной Пруссии. Обычно это рыночная площадь, возле нее обязательно кирха и улицы расходятся в разные стороны лучами.
это только начало, буду выкладывать по страничке в день
просьба ко всем: если найдёте что-то неясное, некие обрывы связности - сообщайте, у меня же глаз замыливается!
• Закладка города – осознанный акт, результат изрядного собственного, не книжного опыта городской жизни: город более не чуждое поселение, завоёванное прикочевавшими хаврами и херусками, город – не стихийное скопление у переправы или подошвы замка; город закладывали, чтобы создать именно город, а не что иное.
• Закладка города – проектировочный акт, признак высокого искусства, а не упадка геометрических способностей: кривую линию несложно провести, параллельные – совсем иное дело! Известно, сколько отмерить для участка мастерового, и сколько – для патриция, есть оценка трудо- и материалозатрат, готовность обеспечить их из подвластных земель, установить правила застройки и им следовать. Эпоха средневековья – период жесточайших, прокрустовых строительных уложений; впервые после римской античности устанавливаются градостроительные нормы и применяются на практике.
• Закладка города – владыческий акт: никакой “дух времени” не смог бы расставить города по стратегическим точкам и населить их столь единообразно, только сильная рука. Строительство сотен "правильных" городов в завоёванных землях мы находим и в испанской реконкисте, и в колонизации Америки; известен гарвичский “коллоквиум” Эдуарда I Плантагенета в 1297 г. по вопросу правильного расположения двадцати задуманных в Уэльсе городов.
• Закладка города – правовой акт. Жалованная грамота даровала привилегии: ярмарку, ремёсла, трактир, судейство, самоуправление, и самоё градскую вольность – “город делает свободным”, а село, соответственно, крепостным? Градообразование Восточной Пруссии немыслимо в отрыве от крестьянского вопроса. Орденскому государству разноправие городских и сельских жителей было вовсе не свойственно, крестьянский мир не заканчивается у городских стен, один и тот же воздух веет над ними.
“Орденские” города раскладывались по странам света, даже и в неудобных участках; в них храмостроение и градостроение шли рука об руку – но орденское государство, полувоенное-полумонашеское, ни в коем случае не являлось религиозно-абсолютистским; его архепископия находилась в Риге, и вела собственную политику, с орденской зачастую споря.
Города образуются вокруг рынков, а рынки занимаются свободностоящими ратушами (вернее сказать, архитектурная типология ратуш рождается из гостиного двора), известные отклонения от этого правила объясняются позднейшими перестройками, обычно барочного времени. Церкви не служили организующим элементом городского планирования, а наоборот, подстраивались под разложенную сетку улиц; церковные ворота зачастую ничем не отличались от ворот на двор какого-нибудь горожанина (как в кёнигсберской/калининградской замковой церкви, Burgkirche Königsberg). Храм, в иных городах символизировавший один из трёх “полюсов ” (феодал – свящённик – горожанин, каждый со своей правдой и своей площадью), здесь был храмом городским! Доходило до того, что церкви и вовсе не находилось места в решётке городских улиц, и, как это видно в Велау/Знаменске), церковный двор устраивался вне неё, в колене крепостной стены. Обычным было отнесение церковного двора во внешние углы крепости, зачастую прежде занимавшиеся орденскими замками. Верно, от этого их формальная близость: машикули на нефах, клуатры в комтурствах?
Встречается и её историческая предшественница, «любская» форма плана, во “внешнеторговых городах”. Первым из них стал Эльбинг (Elbing, 1246 г., ныне Эльблаг), заложенный в 1237 г. как торговое поселение у выхода из залива колонистами из Любека (Lübeck), мощнейшего и богатейшего города ганзейского союза, по любской же градостроительной схеме: длинным рынком с четырьмя-пятью перпендикулярными переулками, ведшими к причалам на реке. Его мы находим и в двух из трёх Кёнигсбергов, Альтштадте и Кнейпгофе, которые и в правовом отношении следовали Любеку (Лёбенихт основан по кульмскому праву). Любскими в ордене были:
• Браунсберг/Бранево
• Данциг (Danzig, 1224-1295 гг. по любскому праву, ныне Гданьск)
• Мемель (Memel, 1258 г., ныне Клайпеда)
• Фрауэнбург (Frauenburg, 1310 г., ныне Фромборк)
• Эльбинг/Эльблаг
Вне ордена любекцы основали или содействовали Гамбургу (Hamburg, 1188 г.) и Ростоку (Rostock, 1218 г.), Килю (Kiel, 1242 г.) и Грейфсвальду (Greifswald, 1250 г.), Ревелю (Reval, 1248 г., ныне Таллин) и Кракову (Krakau, 1257 г.), Риге (Riga, 1279–85 гг.) и Кольбергу (Kolberg, 1255 г., ныне Колобжег). Очевидно, что прямого соответствия городского плана и городского права не наблюдается, более того, что правовые основы легко преходят государственные границы. То же справедливо и для Кульма: было бы неверно утверждать, что только кульмское право было бы правовой основой ордена, как было бы неверным и мнение, что оно было его исключительной особенностью, незнакомой иным государствам: «квадратная» планировка находится и в нынешних Польше, Белоруссии и Литве (Антополь и Браслав, Брест и Волковыск, Лепель и Свирь. Здесь, однако, мы, напротив, имеем все основания говорить о воздействии принесённых орденом новых принципах, ведь до завоевания Пруссии подобных схем там не отмечено. Появившись без какой-либо подготовки в культурно чуждой среде, они не могли не породить встречающееся и в наши дни толкование, что вышеописанная градостроительная схема есть первичная, возникшая непосредственно из первобытного хаоса, или же развившаяся из разветвившейся проезжей дороги, сперва облепленной домами с одной, а затем с оставшейся стороны: регулярный город – осознанное произведение, а вовсе не проявление стихийных сил!
Показательно, что схемы эти применялись до некоторой степени вне связи с местностью: квадратные, то есть равнозначно-сторонние планировки мы находим и там, где география им вовсе не способствует. Для сохранения предзаданной схемы приходилось идти на значительные расходы: так, в вышеназванном Фридланде/Правдинске, перенос переправы в “запланированное” место вылился в ежегодное строительство нового моста, постоянно сносимого паводком, положение, навряд ли бы продержавшееся долго в “природном” городе. Иной пример – закладка города по идеальной схеме перекрёстка торговых путей ещё до того, как самые те пути появятся на карте, а оттого деградация, усыхание одной из таких осей, зарастание на годы впредь ведущих “в никуда” ворот.
Возможно, что такое жёсткое следование схемам было и видимым знаком нового, идущего на смену “неправильному” прусскому поселению, упоминаемому Жильбером де Лануа (Gilbert de Lannoy, 1386–1462 гг.) – продолжение градостроительных традиций покорённых народов было бы политически неверно. Следов подобного мы не находим нигде, пусть даже и не соглашаясь с немецкими довоенными исследователями, считавшими Пруссию до завоевания территорией бескультурной, невозделанной в градостроительном отношении: орденские города зачастую возникали на месте прусских селений, замков и памятных мест, тем более, что те обычно выгодно располагались в военном аспекте. Так возникли:
• Торн (Thorn, ныне Торунь)
• Кёнигсберг (Königsberg, ныне Калининград, прежде Твангсте)
• Балга (Balga, ныне Бальга)
• Цинтен (Zinten, ныне Корнево)
• Велау (Wehlau, ныне Знаменск, прежде Ветау или Ветало)
• Тильзит (Tilsit, ныне Советск, прежде Шалауэр или Шалвен)
• Тапиау (Tapiau, ныне Гвардейск, прежде Сугурби)
• Рагнит (Ragnit, ныне Неман)
• Лабиау (Labiau, ныне Полесск, прежде Лабегове)
• Крейцбург (Kreuzburg, ныне Славское)
• Хайлигенбайль (Heiligenbeil, ныне Мамоново, прежде Свентомест)
• Гердауэн (Gerdauen, ныне Железнодорожный, прежде Гирдав)
• Фридланд (Friedland, ныне Правдинск)
• Шиппенбайль (Schippenbeil, ныне Семпополь) и прочие.
В той же мере справедливо, что орден не задумываясь мог поступиться удобным бродом или гаванью, мог забросить их и перенести в совершенно неблагоустроенное место, обещавшее, однако, большие выгоды в военном отношении (Фридланд так наследовал Гросс-Вонсдорфу, Groß Wohnsdorf, ныне Курортное) – равным образом и о наследии градостроительной традиции пруссов не может быть и речи: орденские города если и перенимали их расположение, то только в линии стен, никогда не следуя трассировке застенных улиц.
Колониальные города испанской латинской Америки, равно как и восточнопрусские, аборигенов из своих пределов исключали, выделяя для них особые районы (Лима), позднее тем же отличались британцы (Дели). Отличие Восточной Пруссии – в количестве поселений и поселенцев, так что вскоре немцы стали здесь доминировать не только властно, но и численно. Двойных городов здесь либо не было вовсе, либо скоре не стало. Поселение, первоначально поставленное рядом с прусской деревней, вскоре стало единственным, так что и форма до-германского расселения не сохранилась. Западная Пруссия, с более сильной славянской популяцией, напротив, сохранила подобное разделение, пусть и из них невозможно вывести форму орденских деревень: вторичное заселение при Фридрихе II размыло их черты.
Если первоначально города часто возникали при замках, и планировочная их структура тем самым приобретала некий “уклон” в сторону владетельской резиденции, то с годами происходило раскрепощение градостроительного архетипа, вплоть до того, что города оставались не только без цитаделей, но и без гарнизонов. Постоянно дислоцированные соединения – изобретение более позднего времени, тогда как под орденские знамёна собирались лишь по призыву (зато изо всей Европы). От набегов литовцев или восстаний прусов защищаться приходилось лицам гражданским, чем и объясняются усиленные схемы городов-крепостей ордена: те проектировались так, чтобы даже и непрофессионал, сбежавший под защиту стен крестьянин-колонист мог бы их оборонить! Пруссак тех лет – вовсе не закованный в железо рыцарь, квадратность его кварталов – не отражение вседовлеющей страсти к порядку, а лишь попытка создать поселение с равнолёгким доступом ко всему оборонительному периметру.
Для приёма хуторян, сбежавших под защиту стен, в городской черте отводился целый пояс, свободный от застройки. Позднее там разбивались сады и огороды, также ставшие предметом гордости: шутка ли, и в Царьграде были такие же; гордились размахом, отличием от городов IX-XII века, затянутых тугими поясами стен, так что от нужды дома тянулись ввысь…Впрочем, размах и тут ограничивался палисадом, перенос стен, Кёнигсберг/Калининград исключая, не встречается вовсе. Оптимальным считался радиус в 250 м – тот же габарит, что у современных “соседств” или жилмассивов. Впору усомниться, только ли противодействие чрезмерному усилению градских собраний заставляло орден, буде какому-либо городу потребовалось бы расширение (в Кёнигсберге/Калининграде оно проводилось до десяти раз), закладывать у его стен следующий.
Впрочем, многим восточнопрусским городам этого задела хватило на несколько столетий.
Да все в принципе логично, стену ставили уже потом, когда было что огораживать
Первоначальные валы и палисады вскоре сменили стены, позднее и двойные (Браунсберг/Бранево, Прейсиш-Голланд/Пасленк, Нейденбург/Нидзица, Алленштейн/Ольштын). От природы неприступные стороны рек и болот (редкий прусский город обходился без них) не укреплялись, либо же обстраивались со значительным запозданием. Это приводило к градостроительным конфликтам формы и содержания, когда город орденского плана окружала стена гораздо более позднего века, с собственным своим очертанием. Таковы были:
• Алленбург/Дружба
• Алленштейн (Allenstein, 1348 г., ныне Ольштын)
• Бальденбург (Baldenburg, 1382 г., ныне Бялы бор)
• Бартенштейн (Bartenstein, 1332 г., ныне Бартошице)
• Бишофсбург (Bischofsburg, 1395 г., ныне Бискупец)
• Бишофсвердер (Bischofswerder, 1331 г., ныне Бискупец поморский)
• Бишофсштейн (Bischofstein, 1385 г., ныне Биштынек)
• Бютов (Bütow, 1346 г., ныне Бытув)
• Вартенбург (Wartenburg 1364 г., ныне Варчево)
• Велау (Wehlau, 1336 г., ныне Знаменск)
• Вормдитт (Wormditt, 1359 г., ныне Орнета)
• Гарнзе (Garnsee, 1334 г., ныне Гардея)
• Гейльсберг (Heilsberg, 1308 г., ныне Лидзбарк-Варминьски)
• Гердауэн/Железнодорожный
• Гильгенбург (Gilgenburg, 1326 г., ныне Дабровно)
• Гогенштейн (Hohenstein, 1359 г., ныне Ольштынек)
• Грауденц (Graudenz, 1234 г., ныне Грудзёндз)
• Данциг (Danzig, 1224 г. по любскому праву, 1295 г. по магдебургскому праву, 1343 г. по кульмскому праву, ныне Гданьск)
• Дейч-Эйлау (Deutsch Eylau, 1305 г., ныне Илава)
• Домнау (Domnau, 1400 г., ныне Домново)
• Дренгфурт (Drengfurt, 1405 г., ныне Сроково)
• Зальфельд (Saalfeld, 1305 г., ныне Залево)
• Зебург (Seeburg, 1338 г., ныне Езёраны)
• Зенсбург (Sensburg, 1444 г., ныне Мронгово)
• Зольдау (Soldau, 1344 г., ныне Дзялдово)
• Йоганнисбург (Johannisburg, 1451 г., ныне Пиш)
• Крейцбург (Kreuzburg, 1315 г., ныне Славское)
• Кристбург (Christburg, 1290 г., ныне Дзежгонь)
• Кульм/Хелмно
• Ландсберг (Landsberg, 1335 г., ныне Гурово-Илавецке)
• Лауэнбург (Lauenburg, 1341 г., ныне Лемборк)
• Либемюль (Liebemühl, 1334 г., ныне Миломлин)
• Мариенбург (Marienburg, 1276 г., ныне Мальборк)
• Мариенвердер/Квидзын
• Морунген (Mohrungen, 1327 г., ныне Моронг)
• Mюльгаузен (Mühlhausen, 1338 г., ныне Млинары)
• Нейденбург/Нидзица
• Норденбург (Nordenburg, 1405 г., ныне Крылово)
• Остероде (Osterode, 1329 г., ныне Оструда)
• Пассенгейм (Paßenheim, 1386 г., ныне Пасым)
• Прейсиш-Голланд (Preußisch Holland, 1297 г., ныне Пасленк)
• Растенбург (Rastenburg, 1357 г., ныне Кентшин)
• Рёсель (Rößel, 1337 г., ныне Решель)
• Ризенбург (Riesenburg, 1330 г., ныне Прабуты)
• Розенберг западнопрусский (Rosenberg, 1305 г., ныне Суш)
• Стум (Stuhm, 1416, ныне Штум)
• Торн/Торунь
• Фишгаузен (Fischhausen, 1305 г., ныне Приморск)
• Фрейштадт (Freystadt, 1331 г., ныне Кислице)
• Фридланд/Правдинск
• Хайлигенбайль (Heiligenbeil, 1301 г., ныне Мамоново)
• Цинтен (Zinten, 1313 г., ныне Корнево)
• Черск (Czersk, 1386 г.)
• Шиппенбайль/Семпополь
все основанные (или переоснованные) по кульмскому праву, единые в правовой основе их жалованных грамот, но различные в существенных деталях.
Статут Торна и Кульма 1233 г. (Kulmer Handfeste), вскоре распространённый на все города и земли ордена, обещал подлинный крестьянский рай: без выдачи, без крепости, без барщины (и даже с собственными рабами, пленными прусами, для которых и дальше действовало прусское либо польское право), с правом наследия или перепродажи – ты только паши.
Кульмские поместья бывали отдельно лежащими усадьбами, иногда и с собственными колонистами “второго порядка”; кульмскими деревнями, кульмскими кабаками и мельницами с полями при них. Кульмские колонисты должны были являться по зову ордена конно и оружно – в мирное же время платить малый оброк. Ранние “высококульмские” колонисты (hochkölmische) обладали правами, о которых в метрополии боялись бы и помыслить: собственным судом, правом пивоварения, рыбной ловли в общинных водах, охоты на мелкого и среднего зверя, сбора хвороста в казённых лесах, в исключительных случаях даже правом на собственную мельницу. Рай, да и только!
Как и изо всякого рая, и из этого можно было быть изгнанным: участки раздавались не в собственность, а в наследственное управление (Erbpacht), так что и после длительного житья на новом месте орден, герцог или курфюрст мог участок признать “неверно используемым” и изъять. Лишь в 1685 подобная практика в отношении кульмских поместий была отменена, но возродилась вскоре в колониях Фридриха II. Восточная Пруссия была близка утопиям Томаса Мора (регулярность, сильная невидимая власть, законченность, самодостаточность) – в той мере, как такие утопии только и могут быть осуществлены.
Города ордена закладывались сразу вдруг, мгновенно получая права, за которые другие города боролись столетия: здесь царило магдебургское право, от которого кульмское было производным.
Орденская земля была территорией "упрощённого феодализма": вместо многочленной цепи зависимостей (император – король – князь – рыцарь – подданный) здесь была лишь пара орден – колонист, что не преминуло отразиться на поселениях. Они возникали по высшей воле, по государственной потребности, в государственных, иначе – неестественных местах, ещё до того, как могла бы их породить земля: не она заселяла их, а они заселяли её – лишь после полного подавления всех восстаний начал орден закладывать деревни. В Западной Пруссии, занятой более мирно, деревни, напротив, предшествовали городам и предопределяли их формы – в Восточной Пруссии подобное отмечается лишь после секуляризации. Города расставляли по удобным для обороны местам: слияниям рек, стратегически важным судоходным руслам (проезжие дороги появлялись позже, и, таким образом, не предрешали расположение городов, а следовали уже сложившемуся), в засеке, за болотами. Позднее именно это предотвратило их взрывной рост и тем самым сохранило их ненарушеные схемы: после взрывного скачка в XIII веке здесь наступило долгое затишье, и города довольствовались формами, дарованными им "на вырост". В метрополии, напротив, города росли быстрее и неравномернее, реконструировались по новым модам и поветриям, и тем вскоре утратили облик, некогда и им присущий.
Город, не имевший при закладке иного обоснования, кроме фортификационного, город вне сетки дорог и торгового обмена, определяющим своим элементом не мог выбрать что либо, кроме крепостной стены – она одна дарила ему существование. Прусский город ценен не элементами своей застройки, взятые по одиночке, его дома банальны и скучны, они нуждаются в стяжке стены, чтобы суммарно лишь произвести некий эффект. В противном случае даже и прусский город, стены крепостной не имея, мгновенно теряет единообразие улиц, единый абрис мерных прежде кварталов идёт произвольной шириной – таковы Домнау/Домново и Прейсиш-Эйлау/Багратионовск – или даже возвращается к радиально-дуговой схеме расселения, как в Лабиау (Labiau, 1642 г., ныне Полесск). Даже кратковременное укрепление (в Норденбурге/Крылово стены срыли уже в конце XVII века) способно было задать долговременный импульс городу. На вере в подобную же целительную силу стен сегодня основывается проект спасения старой Гаваны путём строительства вкруг её новой стены (Lebbeus Woods, La Habana vieja, 1995).
Прикладные принципы становились самодовлеющими: так и в годы русско-прусского союза и династических браков Кёнигсберг/Калининград спасается за оборонительным поясом от России же – только чтобы вскоре по его возведении возопить о непомерных этим строительством вызванных налогах и об обременении городской жизни наличием лишь редких и узких ворот, пусть и искусно изукрашенных: Высокие ворота в Алленштейне/Ольштыне, Гейльсбергские ворота в Бартенштейне/Бартошице, Каменные и мельничные ворота в Велау/Знаменске, Рыночные ворота в Эльбинге/Эльблаге, ворота Ризенбурга/Прабуты. Особой отделки удостаивались только городские их стороны и лишь главные ворота, обращённые к Кёнигсбергу/Калининграду, удостаивались обоюдостороннего украшения.
Регулярный город Восточной Пруссии, единообразно возводившийся по всей провинции – агрогород, вооружённая деревня в 40–50 семей, с общинным выгоном и неотъемлимыми от городских домов полями вне крепостной стены. По площади эти последние вполне совпадали с наделами обычной деревни того же размера, во Фридланде их было 28 гуфов (kulmische Hufe, кульмский гуф, составлял 67 прусских моргенов и равнялся 17,3387 га), где каждому городскому владению отвечало “приусадебное хозяйство” в два моргена, “на вечное нераздельное владение”. Горожанам эти сады были вовсе не подсобным их занятием, а источником пропитания; лишь позднее выработались группы населения, жившие исключительно ремёслами.
Взаиморасположение городов, в 15-30 км друг от друга подразумевало, что крестьянин из самого отдалённого надела в один день мог доехать до городских ворот – и вернуться. Ехать же ему было за чем: “крестьянский” город был ремёсленным центром округи, здесь ставились орденские мельницы, обязательные к использованию, и не менее обязательные орденские пивоварни – своих подобных поселянам не дозволялось заводить. Также и ремёсленникам воспрещалось селиться по деревням - запрет, позднее повторённый Фридрихом II („Auf dem platten Lande werden anders keine Handwerker geduldet als Hufschmiede, Stell- und Rademacher, Zimmerleute, Schuhflicker, Leinweber, Schneider… und Höker“): рынок пусть и был первоосновой городской ткани, но город торгу не следовал, скорее, наоборот, был ему предшественником. Перпендикулярно перекрёщивающие улицы, отходившие от рыночной площади, служили лишь “чистым” целям, на них обращались главные фасады домов, они и только они получали имена. Для служебных нужд прокладывались особые безымянные переулки, соединявшиеся в собственную сеть, так же как и первая, чистая, ведшая к крепостной стене. Каждый участок получал парадный и чёрный подъезды, а потоки людей и повозок распределялись между ними. Первоначально система была трёхчленной, между фахверковыми домами оставлялись узкие проулки во избежание переброса пламени; они первыми застраивались при переходе к каменному строению. Почти все служебные проезды были утрачены с упадком ордена и его строительного надзора.
Ратуши посреди рынка обычно обстраивались торговыми галереями сплошь; в предвосхищении этого строители ратуш обычно вовсе не предусматривали в них окон на первом этаже. В отдельных случаях (Ангербург/Angerburg, 1571 г., ныне Венгожево) торговые балаганы покрывали площадь сплошь и постоянно, так что и площадью её назвать было сложно. Лишь утрата первоначального здания объясняет иное расположение ратуши (так, Фишгаузен/Приморск полностью разрушался и выгорал в 1458, 1673, 1677 гг.).
prussak, интересно пишешь! Оценить историческую достоверность не могу, ибо мало что понимаю в градостроительстве, но видно, что проделана большая работа. И литературный стиль изложения хорош, так держать!
Орден продвигался этапами: заложив первые поселения Торна и Кульма, спустился вниз до Эльбинга/Эльблага; основав Балгу/Бальгу, получил в свои руки контроль над всем заливом и начал подготовку нового похода. В 1239-40 гг. рыцари подчинили Вармию (Ermland), Натангию (Natangen) и Бартен (Barten); для защиты от литовцев в начале XIV века устраивается по тогдашнему рубежу пограничная засека: Фридланд/Правдинск – Цинтен/Корнево – Бартенштейн/Бартошице – Ландсберг/Гурово-Илавецке – Велау/Знаменск – Растенбург/Кентшин. Прочие города провинций Натангии и Бартен возникли на полвека позже и не имели подобной засечной роли. Как ответ на восстание прусов выросли сильно укреплённые города Гейльсберг/Лидзбарк-Варминьски и Браунсберг/Бранево, один – кульмский и сельский, другой – торговый любский.
Закладку поселения на месте Кёнигсберга/Калининграда ещё в 1240е гг. предлагали любекские купцы, но осуществить её помешали восстания. Теперь же, после большого крестового похода 1255 г. и покорения Замландии, на переправе через Прегель, неподалёку от его устья был заложен замок. Первые горожане селились к северу от него, на территории будущего Штейндамма (Steindamm), но были разорены при втором прусском восстании 1260 г., лишь в 1286 г. состоялось возобновление Кёнигсбергского Альтштадта (Altstadt). Горожане, как и в первом случае, прибывали из Любека или через Любек, из Вестфалии, Нижней Саксонии, Померании и Мекленбурга, потому и градостроительная схема была единой, любской, и в Альтштадте, и в Кнейпгофе (Kneiphof): длинный рынок вдоль реки от одного конца города до другого, фланкируемый параллельными улицами по сторонам. Перпендикулярно им к рекам сбегали переулки, а зачастую и полновесные улицы, деля застройку на кварталы одинаковой ширины. В Лебенихте (Löbenicht) укосы холма вели к значительной иррегулярности.
Заселением городов занимались уполномоченные орденом “локаторы”, подбиравшие колонистов согласно заявленной цели устроения каждого конкретного города: торговцев, ремёсленников, крестьян, скотоводов, рыбаков, отводившего им наделы и поля - уже до начала подбора колонистов определялось, кому и где жить. Практиковалось приказное группирование по профессиям, в других городах происходившее стихийно. Проектирование города оставалось в руках орденских специалистов, о личностях которых нам ничего не известно, равно как и об орденских архитекторах; можно предположить лишь, что это были члены ордена, а не приглашённые, тем менее нанятые со стороны мастера – орден неохотно работал с наёмниками в сферах государственной своей ответственности.
Строительные команды, артели или ложи (bauwde). третьи в этом ряду, действовали согласно мариенбургскому Экономскому своду (Marienburger Treßlerbuch), по выданному им плану и детально разработанным строительным правилам, независимо от локаторов и набранных ими поселенцев: участие тех в возведении городов было минимальным и сугубо исполнительским - за единственным исключением в Прейсиш-Голланд/Пасленк, поселении голландских колонистов, возведённом по голландскому же обычаю. Прочие города такой однородности колонистов не знали, потому и не учитывали их каких-либо особенностей (Фридрих II сохранил эту традицию).
Постоянно действующие ложи и артели прославились как строители соборов по всей Германии, XI-XII века – период их расцвета (некоторые, например, кёльнская, существуют по сей день); следует счесть, что орденские власти привнесли или привлекли их в Пруссию. Замечательным тому свидетелем была резиденция епископа в Гейльсберге/Лидзбарке Варминьском (1350–1372 гг.), с квадратным главным корпусом длиной и шириной в 39 м и описанным галереей-клуатром двором в 11 х 12 м: не было ничего менее преспособленного к снежным прусским зимам, как открытые эти галереи, с дверьми, непосредственно ведшими в помещения! Лишь ранние замки (Балга/Бальга, 1239 г.) отличал учёт требований местности, поздние, напротив, нарочито игнорируют их, словно утверждая свою инакость от условий этой земли. Вероятно, именно искусственность, видимая рукотворность и нездешнесть этих форм прибавляла им привлекательности – человек доказывал свою богоугодность творчеством, и вот уже соборные строительные ложи берут себе символом правильный пятиугольник, в природе не встречающийся.
Артели выступали зодчими, но градостроителями они не были; принято считать, что орденские строительные ложи насчитывали порядка 30 мастеров разных профессий, с соответствующим числом подмастерий и рабочих: на строительстве замка в Лабиау (Labiau, городские права с 1642 г., ныне Полесск) в 1386 г. 544 рабочих копали котлованные рвы. Весьма вероятно, что орден, отбиравший своих колонистов “по пригодности”, мастеров-строителей также приглашал лишь проверенных, заработавших свои звания в строительных ложах метрополии – пока не подросли собственные свои кадры.
Подобный подход к организации строительства сохранился до самых последних дней ордена и пережил его: последний магистр Альбрехт подписал Строительный регламент (Dienstordnung fьr den Baumeister), предписал порядок ведения строительства, торгов и подрядов, обязал вести понедельную документацию строек, сохранявшуюся ещё и до войны. Так нам стали известны имена зодчих, каменщиков, плотников, кузнецов, стекольщиков, гончаров, маляров – вплоть до подсобных рабочих. Главноначальствующим на казённой стройке назначался комендант орденского замка (Oberburggraf), каждодневный же контроль принадлежал кастеляну (Hausvoigt) – исполнительская же и проектная часть, по испытанной орденской традиции, лежала в ведении руководителя строительной колонны, лица высокопоставленного и вполне автономного, а также осведомлённого о течениях и стилях других стран. Известны рабочие поездки орденских зодчих из Кёнигсберга для ознакомления с достижениями зарубежных государств.
В цехах зодчие не состояли, напротив, находились с ними в напряжённых отношениях.
Строительный контроль ордена определял не только план города, но, в значительной степени, и его домов. Начинаясь от рынка, все меры, большие и малые, от улиц до домов и кварталов основываются на едином модуле, на “владетельном копье”: средневековый этот принцип приказывал содержать улицы такой ширины, чтобы рыцарь, по ним проезжая, концом копья не касался бы стен. В “природных” городах это правило обосновывало снос прилепившихся к фасадам пристроек; в новозаложенных – определяло ширину ещё не построенных проездов. Так, во Фридланде/Правдинске ширина улиц и участков совпадают и равняются 30 футам (8,64 м), глубина участка троекратно превосходит ширину и равна 90 футам (25,93 м), а сторона города вдевятеро превосходит глубину участка, то есть 810 футов (233,38 м) – очевиден троичный мотив, посвящение города через пифагорейские гармонии в средневековом изложении. Сходны взаморазмеры и в других городах: в Норденбурге/Крылово город первоначально занимал прямоугольник в 300 х 150м (рынок: 28 х 52м), в Гердауэне/Железнодорожном рынок занимал четырёхугольник в 90 х 120м. В Кёнигсберге/Калининграде средний участок был те же два кульмских прута или 30 футов шириной и четыре-пять прутов длиной (17,20–21,50 м), что меньше, чем в иных городах. Бывали дома и шире, в 10–12 м, в общем же дома Восточной Пруссии были уже по фасаду, чем их современники в метрополии: любские дома в среднем насчитывали до семи осей по фасаду, тогда как в Восточной Пруссии превалировали три, редко четыре.
Дополнительно городские участки различались по величине на “целые дворы” (Erbe), половинные, в 5–7 м, и “будки” (Bude) по переулкам. Половинные участки возникали как результат наследственного деления участков полноразмерных, когда, как и было принято по всей Германии до конца XIII века, дома делились между собственниками не поэтажно, а по вертикали. В орденской земле этот обычай задержался и позднее, мы находим подобное и в Эльбинге/Эльблаге, и в Браунсберге/Бранево и в Кёнигсберге/Калининграде. Позднее, очевидно, такие неудобные участки вновь сливались с соседними, что вело к разнообразию длин фасадов. Кварталы обыкновенно вмещали 10–15 домов.
Впрочем же одинаковость фахверкового модуля во франконской нижненемецкой традиции, с некоторыми лишь изменениями, объяснимыми требованиями климата – их вплоть до мировой войны можно было найти по деревням – могла вести и вела к типовому строительству, и, вероятно, использованию элементов заводской или, в те годы, мастерской готовности. Подобное мы найдём и в российских крепостях, рубившихся по шаблону, с башнями, пряслами, избами и банями, и сплавлявшихся плотами по княжьему повелению. Их российским аналогом был бы Свияжск.
Первыми капитальными строениями что в Пруссии, что в России, становились церкви, даже до замков. Им зачастую отводилась роль цитаделей – оттого и пояса бойниц у карниза, оттого и подчёркнутый их размах, намного превышавший повседневные потребности небольших приходов. За ними в кирпиче строились дворяне и духовенство, позднее и зажиточные горожане – но ещё в XV веке количество каменных домов было так мало, что прозвание “Steinhaus” часто служило достаточным адресом. Впрочем же Восточная Пруссия и до самых своих последних дней оставалась деревянной и горела столь же часто, как и Москва; вплоть до XX века строительная газета („Ostdeutsche Bauzeitung“) отдельно сообщала о пожарах городов, селений и поместий – и колонка та не пустовала!
Высота дома не превышала 30 футов до карниза; более высокие требовали дозволения магистрата.
По заселении города локаторы становились наследственными старостами (Erbschulze), собственноручно подбирали себе товарищей-консулов (Consuln, Kumpanen, Schöppen) – а буде их род пресекался (иногда уже и до того), горожане начинали избирать себе старост и бургомистров сами, обычно через посредство гильдий, выставлявших своих ратманов. Почти повсеместно подобная смена властного принципа приходится на середину-конец XIV века:
• Алленбург/Дружба, городская привилегия 1400 г. сразу оговаривала подобный переход
• Велау/Знаменск, первая половина XV века
• Гейльсберг/Лидзбарк-Варминьски, 1450
• Крейцбург/Славское, 1351
• Фишгаузен/Приморск, 1305
• Цинтен/Корнево, 1399
Города, привелегированные позже (Тильзит (Tilsit, 1552 г., ныне Советск), Домнау/Домново), сразу получали выборных глав. Эти старосты и их 4-8 советников, в зависимости от собственной величины города, избирались пожизненно, для вящей независимости: выборы их не могли не превратиться в кооптирование гильдейских мастеров и прочих городских патрициев, массы горожан вовсе не затрагивая. Иногда дополнительным органом при магистрате служили и до 8-12 депутатов (Тильзит/Советск).
Из благоустройств стоит особо отметить орденские мельницы, что обеспечивали горожан свежей водой: во Фридланде/Правдинске хроники 1400-х гг. сообщают об обязанности горожан чистить лотковые камни, по которым с мостовых стекала подведённая в город из мельничного пруда по деревянным трубам вода.
Подобным обычаем Тевтонским орденом в XIII веке заложены десять городов; в XIV, вплоть до 1410 и сражения под Танненбергом – 43; с Танненберга до Второго торнского мира в 1466 г. – три; от 1466 г. до секуляризации в 1523 г. – ни единого.
Ослабление орденской власти, восстания горожан, и, наконец, секуляризация Пруссии нашли своё отражение в размывании чёткой градостроительной картины; маньеризм, узорочье и помпезность брали верх над целесообразностью. Как и в позднем Риме, профили улиц начали заужать, а переулки, ведшие ко службам – застраивать, зато площади стали без меры расти: вряд ли орден заложил бы в Гольдапе рынок такого размера, что на нём, при сохранении общей двухуличной схемы, с лёгкостью разместились и ратуша, и почтамт, и суд, и церковь! Впрочем, даже и ему далеко до рынка Маргграбовы (Marggrabowa, 1560 г., ныне Олецко), занимавшего – во всё том же “орденском” архетипе! – 7 гектаров.
Жилое хозяйство выявило отчётливую тенденцию к расслоению: участки, прежде столь регулярного размера, принялись делиться, распространились половинные. Дома полезли на крепостные стены; крепостные рвы тогда же начали делить на участки и засыпать; новые укрепления если и строились, то не были ему полноценной защитой! Разве счесть таковой валы и бастионы, что во время Тридцатилетней войны по совету Густава Адольфа шведского с 1626 г. окружили Кёнигсберг/Калининград? Охватив по неосознанной, видимо, орденской традиции, не только три города, но и поля и городские предместья, они не вызваны были потребностью прикрыть и приютить беженцев или хотя бы обеспечить провизией при долгой осаде. Размах превышал и финансовые, и военные возможности города, периметр кёнигсбергского укрепления городская милиция не могла бы удержать самостоятельно, а потому нуждалась бы в сильном союзнике – например, в шведском корпусе. К 1640 г. насыпи были готовы не более чем наполовину; во время Семилетней войны 1758 г. и наполеоновских войн 1807 г. они были блистательно бесполезны – если не счесть такой пользой сохранение задела под будущий парковый пояс, ставший отличительной чертой Кёнигсберга/Калининграда последующих столетий.
Выросшая в те годы Кёнигсбергская аггломерация не имела единых планировочных установок, как и врообще межгородское планирование не имело места в Германии до начала XX века (Zweckverband). Впрочем, новая округлая форма совпала с радиально-лучевой структурой новых внешних районов города.
Другим новым элементом городской структуры сталм противопожарные (Ластади/Lastadie, Трангхейм/Tragheim) и водоотводные (Форштадт/Vorstadt) каналы, опоясывавшие отдельные кварталы, так что некоторые из них получили прозвища "Венеции" иил "Голландии".
Беспокойный период становления герцогства закончился Краковским миром с Польшей в 1525. Государство обратилось ко внутренним резервам и нашло их на востоке провинции, где ещё в начале XVI века царила непролазная чаща. Герцог Альбрехт начал селить здесь колонистов из Литвы, где в те же годы ввели крепостное право – своеобразное повторение истории, ведь и первые кульмские колонисты бежали от крепостной зависимости в метрополии, не менее своеобразная компенсация территорий, утерянных по второму Торнскому/Торуньскому миру (1466 г.). Первые орденские поселения тут были уже утрачены; неизвестно, какой формы придерживались деревни прусов и придерживались ли вообще – немецкие хроники подчёркивают только их иррегулярность. Кульмские деревни, обычно уличного замкнутого типа, ставились независимо от них (хотя зачастую и по соседству) и, с течением времени, поглощали их. К планомерному заселению сельских областей Пруссия перешла, однако, лишь после секуляризации; старостам и градоначальникам было поставлено в обязанность привлекать колонистов, межевать поля, расчищать леса. В XVII веке наметился рост числа переселенцев, вскоре оборванный татарскими набегами 1656-1657 гг. – до того герцогство успело прирасти ещё и голландцами, бежавшими Карла V и поселившимися в Прейсиш Эйлау/Багратионовске, Кёнигсберге/Калининграде (переселенцы 1543 г.) и у ранее прибывших соплеменников (Прейсиш-Голланд/Пасленк, переселенцы 1556 г.); мазовцами, с 1466 селившимися на юге.
При подобном заселении неверно было бы ожидать единообразия, к XVII веку Восточная Пруссия знала и яркие многосоставные литовские клети, с подфронтонными верандами, зашитым досками стоймя, их же рыбацкий вариант, сведённый к единому объёму под общей крышей; мазурские дощатые дома, похожие на литовские, но одноцветные, где веранды зачастую превращались в плоские ниши саксонского образца, а зашивка фронтона блистала величайшей гаммой углов наклона досок; замбийские, натангские и бартские дворы, с обилием открытого фахверка во фронтонах, такими же неглубокими нишами по торцам, как в Мазурии, и ещё более скупой раскраской; вармские, с исключительно глубокими верандами, как встроенными в домовой объём, так и пристроенными к нему, причём по нескольким сторонам; оберландские, мариенбургские и эльбингские, такие же дощатые, но в два этажа и с глубокой лоджией по продольной стороне, с развитым рисунком фахверка во фронтоне.
Из деревень вырастали к XVI-XVII веку города, первые "естественно выросшие" города провинции – подчастую их предшественницами были даже не одна, а несколько деревень или посадов:
• Ангербург/Венгожево)
• Бартен (Barten, 1628 г., ныне Барчианы)
• Гольдап (Goldap, 1570 г.)
• Инстербург (Insterburg, 1541–1583, ныне Черняховск)
• Йоганнисбург (Johannisburg, 1451 г., ныне Пиш)
• Лабиау (Labiau, 1642 г., ныне Полесск)
• Лёцен (Lötzen, 1612 г, ныне Гижицко)
• Либштадт (Liebstadt, 1490 г., ныне Милаково)
• Лик (Lyck, 1669 г., ныне Эльк)
• Маргграбова/Олецко
• Ортельсбург (Ortelsburg, 1616 г., ныне Щитно)
• Прейсиш-Эйлау (Preußisch Eylau, 1585 г., ныне Багратионовск)
• Тильзит/Советск.
Лишь шесть городов заложены в XVI веке вновь, в XVII веке и того меньше – лишь два. Им присущи более сложные планировки, ведь за повышением ранга деревню немедленно ожидало расширение. Так, Инстербург/Черняховск вырос из орденского замка, торгового посада при нём, колонистской и прусской деревень. Дорога из Кёнигсберга, прихотливо извиваясь, здесь спускается к переправе через Анграпу, образовав на хребте возвышенности линейный Старый рынок: его до-городская северная сторона и замковый посад иррегулярны, но уже южная, заложенная в новом звании, квадратными кварталами задаёт направление всех последующих городских улиц. Неудивительно, что и ратуша строится именно в этой части города; её расположение в ряду прочих зданий можно объяснить более древним, до-орденским, западногерманским градостроительным типом – но можно счесть и симптомом падения городской организованности позднего ордена и герцогства.
Альбрехт, юность проведший в Нюрнберге, зовёт ко двору опытных художников и учёных с юга метрополии, компенсирует недостаток их собственным вниманием к строительству и технике; завязав дипломатические и торговые связи с Голландией и Рейнландией, он привлекает и тамошние силы: из Амстердама прибыли мастера кирпичных дел и орнаментики. Архитектура, живопись и скульптура процветают при первом герцоге.
Им закладывается собрание увражей и макетов, законтрактованного в Нюрнберге придворного живописца Криспина Герранта (Crispin Herrant) он просит привезти чертежи и виды построек “в итальянском духе”, а придворного зодчего Фридриха Нусдорфера (Friedrich Nußdörfer), верховного строителя герцогства и кёнигсбергского замка, снять чертежи важнейших новых зданий юго-западной Германии и Голландии. Стилем герцога был ренессанс, но не забывал он и об орденской старине – последовавшему за Нусдорфером Кристиану Гофману (Christian Hoffmann) прямо предписывалось обследовать Мариенбург (Marienburg). Затем должность, по рекомендации венценосных собратьев (консультировали герцог Вильгельм клевский, Филипп гессенский и Мориц саксонский) в 1555 г. перешла опять к нюрнбержцу, Кристофу Рамеру или Рёмеру (Christoph Ramer/Römer). Тому наследовал сын Давид, объездивший Францию и Венецию и скончавшийся в 1605 г. Вторым по рангу был шваб Бартель Фогт (Barthel Voigt), до 1551 г.; крепостным строительством заведовал известный тюрингец Андреас Гессе (Andreas Hesse).
Пусть строительство не всегда отвечало замыслам герцога, а богатство исполнения отставало от прочих германских владений – оно принесло ему славу «строителя на троне», к которому не стеснялись обращаться и граф Горка, и герцог Лигница, и польский король. По смерти Альбрехта династическая слабость превратила Пруссию в своеобразную дворянскую республику, где власть принадлежала коллегии Верховного совета (октябрь 1566 г.). Благоприятной для градостроительства такую ситуацию не назовёшь; лишь новая конституция курфюршества (1661 г.) положила ей конец.
конец главы
Прошедшие месяцы значительно переменили все главы текста. Всё же, продолжаем.
3. Герцогский город
Проигрывая собственным горожанам, подкошенное эпидемиями и утратив, за переходом всех окрестных земель в христианство, материальную поддержку метрополии , государство Тевтонского ордена переродилось герцогством Прусским. Урезанное Торнским миром 1466 г. и потерявшее кульмские земли, герцогство пережило беспокойный период становления, завершившийся лишь в 1525 г. Краковским миром и признанием польского вассалитета. Велауским миром 1657 г. герцогство освободилось от этого ярма – «национальную мечту» помогли обрести внутренние резервы, культурный авангардизм и успехи дипломатии.
3.1 Расселение: закрепление на площади
Орденская колонизация предпочитала легко доступные территории при побережье Балтийского моря и вдоль судоходных рек: восток Пруссии даже и до XVI века описывается как непролазная чаща. Полноправных орденских поселений или привилегированных городов здесь почти что и не было, преобладали неоформленные хутора и посады у замков. Неизвестно, какой формы придерживались здесь деревни прусов и придерживались ли вообще – немецкие хроники подчёркивают только их иррегулярность и то, что новому заселению они, за малочисленностью, не препятствовали. Впрочем, и немецкие дворы были невелики, и, даже при привлечении пруссов, недостаточны для автономного существования: Уложение 1417 г. особое внимание уделяло вопросам сельскохозяйственных рабочих, законодательно установив их подённую плату. Забота о рабочей силе надолго станет важным вопросом прусских властителей.
Утратив на западе окультуренные уже кульмские земли, герцог Альбрехт открыл на востоке дорогу планомерному заселению сельской Пруссии в деревенской, а не крепостной форме. Ему сопутствовала удача: литовские войны более не требовали дорогостоящих укреплений, а введение тогда же крепостного права в полько-литовском королевстве обеспечило – вновь! – приток искателей крестьянской воли. Старостам и градоначальникам было поставлено в обязанность привлекать колонистов, межевать поля, расчищать леса. Новые магдебургские деревни востока, как и кульмские предшественницы в центре и на западе Восточной Пруссии, были уличного замкнутого типа, ставились независимо от деревень прусских (хотя зачастую и по соседству) и, с течением времени, поглощали последние.
Прежде, чем в 1656-1657 гг. татарские набеги, а в 1618-1648 гг. Тридцатилетняя война оборвали поток переселенцев, герцогство успело прирасти ещё и голландцами, бежавшими Карла V и, в 1543 г., осевшими в Прейсиш-Эйлау и Кёнигсберге , а в 1556 г. – у ранее прибывших соплеменников в Прейсиш-Голланде ; мазовцами, с 1466 селившимися на юге. Количество колонистов и плотность нового заселения около 1550 г. были таковы, что даже привели к административной реформе. Реформаторство также породило изрядное количество новых сельских церквей (1550е гг.), более не являвшихся исключительно городской привилегией.
При таком заселении неверно было бы ожидать единообразия построек. На востоке, в Прусской Литве, встали пёстрые избы литовских дворов, отдельно стоявшие срубы согласно назначению каждого, со маленькими окнами, скатными или полувальмовыми крышами, фронтонами, забранными досками стоямя или параллельно уклону крыш, и богатой резьбой по окнам, дверям, наугольным столбам подфронтонным верандам. Рыбаки Прусской Литвы жили сходно с крестьянами, но их отдельно стоящие дома под общей крышей сводили вместе и комнаты, и хлев, и сарай, причём веранды тут возникали как на углах, так и перед любыми из трёх отсеков. Такая планировка лучше отвечала суровому приморсуому климату. Мазурские дворы на юго-востоке герцогства строились замкнуто, по периметрам участков, зато вовнутрь дворов обращались верандами, от полноразмерных до чисто декоративных ниш, что встречаются и в Лаузице и в Богемии и были, возможно, принесены оттуда. Здесь тоже зашивали досками фронтоны и украшали резьбой центральный столб, но скупнее литовцев, и без столь характерной для тех яркой раскраски. На западе, замбийские, натангские и бартские дворы отличала свободная планировка и обилие открытого поздненемецкого фахверка во фронтонах за полным отсутствием оформления цветом. Здесь также как в Мазурии характерны неглубокие ниши по торцам, с опорами чердачного фахверка словно продлёнными вдоль бревенчатой стены первого этажа. Вармский тип строений отличался не только замкнутой формой двора, но и исключительно глубокими верандами, настоящими залами, как встроенными в домовой объём, так и пристроенными к нему, причём иногда по нескольким сторонам кряду. Оберландский, мариенбургский и эльбингский типы были такими же бревенчатыми, но уже в два этажа и с глубокой лоджией по продольной стороне, с развитым мелкоячеистым фахверком во фронтоне...
Национальные стили и обычаи поселенцев, ранее пресекавшиеся орденом, бурным потоком разлились по герцогству и стали основой региональных деревенских стилей – они же, вероятно, облегчили смешение прежде раздельных общин. Другой объединяющей силой было урезание привилегий бывших и новых поселенцев, всё ближе и теснее ставившее их к изначально более зависимым прусам. Кульминацией этого стало постепенное введение дворянскими ландтагами крепостного права (1526-1529-1577-1618 г.). Трансформированное в 1719 г., оно продержалось до 1807 г.
3.2 Ограждение: закрепление городов
При размывании чёткой градостроительной картины в городах и на селе маньеризм, узорочье и помпезность брали верх над целесообразностью. Жилое хозяйство выявило отчётливую тенденцию к расслоению: участки, прежде столь регулярного размера, принялись делиться, распространились половинные. Дома преодолели последние метры, столетиями отделявшие их от крепостных валов, застроили прежде столь славные сады и полезли на стены, на улицы, ввысь. Как и в позднем Риме, профили улиц начали заужать, лёгкие веранды перед входами, крытые сходы в подвалы с балконами поверх, превращать в каменные, а переулки, ведшие ко служебным постройкам во дворях – безжалостно застраивать. Площади зато стали без меры расти: вряд ли орден заложил бы в 1570 г. в Гольдапе рынок такого размера, что на нём, при сохранении общей схемы параллельных улиц, с лёгкостью разместились и ратуша, и почтамт, и суд, и церковь! Впрочем, даже и ему далеко до рынка Маргграбовы (1560 г.), занимавшего – во всё том же «орденском» архетипе! – 7 гектаров. К тому же после-оденскому периоду относятся и гигантская зальная церковь Данцига , и торнская ратуша , самая большая в Германии.
Крепостные рвы как близкий резерв территории начали делить на участки и засыпать, не заботясь более ни об устройстве нового, законченного в себе посада, как сделали бы несколькими десятилетиями ранее, ни об обороне существующих стен, ни вообще о нарушаемой ими целостной картине города и его частей: в Восточной Пруссии с утратой орденского строительного надзора начался период «природного» развития. Из призамковых кабацких «листов» смешанного, немецко-прусского заселения, вырастали к XVI-XVII веку первые «естественные» города провинции – подчас их предшественниками были даже не одна, а несколько деревень или посадов:
Ангербург , Бартен (1628 г.), Гольдап , Инстербург , Лабиау (1642 г.), Лёцен (1612 г.), Либштадт (1490 г.), Лик (1669 г.), Маргграбова , Ортельсбург (1616 г.), Прейсиш-Эйлау (1585 г.)...
Браунсберг , сгоревший дотла, в 1600х гг. был полностью отстроен заново, хоть и с сохранением первоначальных черт. Инстербург (1541–1583 гг.) вырос из предмостного посада, орденского замка и двух деревень, колонистской и прусской; Тильзит (1552 г.) – из «листа» у важной переправы, орденского замка, прусской деревни и монастыря. Стержнем планировочной структруры и там, и там стали дороги, но как различны решения!
В Тильзите продольные улицы, сходящиеся к предмостью, напоминают о радиальной композиции, тяготевшей бы к стоявшему здесь замку, о решётке, по неудобству места ставшей трапециевидной, или о наследовании любской градостроительной схеме (см.) – но город, пусть и ставший к 1700 г. решёткой-веером, вернее описать как развитый приречный тракт. Перпендикулярно ему регулярно закладывались собственно рыночные площади, ведшие к реке и парому; на перекрёстке у одной из них даже стояла ратуша, встроенная, как в кёнигсбергском Альтштадте – особенностью города стало то, что при его последовательном росте на запад такие рынки всё большего и большего размера трижды (до 1945 г.) переносились, со значительным увеличением площади, на существовавшую в тот момент окраину, предшественницы же застраивались, засаживались либо иным образом прекращали свою активность, вливались в расширившийся центр. Здесь в малом масштабе удалось то, чего большим городам радиальной планировки не дано было достичь, возможно, оттого, что здесь центральные городские функции – лавки, банки, конторы – никак не хотели переселяться с накатанного тракта в новые площади, предпочитая и столетия спустя радиальные (с виду) тильзитские улицы, всё далее и далее отходившие от берега.
В Инстербурге дорога, извиваясь, спускается к переправе через Анграпу и обходится притом вовсе без предмостной площади. Линейный Старый рынок образуется на хребте возвышенности, вне существовавшего к тому моменту поселения. Его до-городская северная сторона и замковый посад иррегулярны, но уже южная, заложенная в новом звании, квадратными кварталами задаёт направление всех последующих городских улиц – и расположение ратуши, так же встроенной, как и тильзитская.
Пояса стен не получили ни Тильзит, ни Инстербург .
Лишь шесть городов заложены в XVI веке вновь, в XVII веке и того меньше – лишь два, они более сложны структурой, ведь перепланировки перед получением нового статуса не проводилось . Подобное можно счесть небрежением, симптомом падения городской организованности позднего ордена и герцогства – навряд ли случайным стал отход от столетиями применявшихся планировочных обычаев, оставивший такой город как Ортельсбург вовсе без рыночной площади, или наградивший Тильзит «крест-торгом», незамедлительно лишённым своей перекладины – или же показательным обращением к до-орденской, пред-любской древности (см.), что вполне можно было бы ожидать от герцогства, стремившегося подчёркнутой архаикой пересились свою юность и государственную неполноправность.
Незначительный палисад и вал, замыкавший новые города, обычно вскоре утрачивался, новые укрепления если и строились, то не были городу полноценной защитой: разве счесть ею валы и бастионы, что во время Тридцатилетней войны по совету Густава Адольфа шведского с 1626 г. окружили Кёнигсберг ? Охватив, как некогда и орденские стены, не только улицы трёх городов, но и поля и городские предместья, они не вызваны были потребностью прикрыть и приютить беженцев или хотя бы обеспечить провизией при долгой осаде. Размах строительства очевидно превышал и финансовые, и военные возможности города; периметр кёнигсбергского укрепления городская милиция не могла бы удержать самостоятельно, а потому нуждалась бы в сильном союзнике – например, в шведском корпусе. К 1640 г. насыпи были готовы не более чем наполовину; во время Семилетней войны 1758 г. и наполеоновских войн 1807 г. они были блистательно бесполезны. Польза их стала видна лишь позднее: оказалось, что новая округлая форма стен идеально отразила радиально-лучевую структуру кёнигсбергской аггломерации, вновь согласовав формы и содержание. Такое согласие, пусть и неосознанное , обеспечило долгую жизнь оборонительного пояса, позднее превратившегося в пояс парковый, отличительную черту города в последующие столетия.
Столь же округлой была и линия земляных бастионов Лабиау , сменившая в 1656 г. первоначальные палисады и опоясавшая как старую, так и новую части города. Здесь, однако, её опрелеляла геометрия замкового рва, которой она следовала с некоторым отстоянием: вдоль воды, следовавшей, в свою очередь, замковым стенам, шла главная улица посада, застроенная лишь с одной стороны, валы же плотно прилегали к широким клиньям земельных участков. Соответствие было настолько точным, что даже и в линейном новом городе по дороге на Кёнигсберг не осталось места для торга. Рыночная площадь оказалась вытеснена в предместье, за Кёнигсбергские ворота, не получила обособленной формы, а осталась уширением почтового тракта. Незавершённые к победоносному завершению Шведской войны, валы оплыли уже к 1672 г., утратили ворота в начале XVIII века и совершенно не читались на рельефе местности к веку XIX, но, между тем, незримо продолжили присутствовать в городской планировке вплоть до 1902-1904 гг., когда оправданием для засыпки части замкового рва стало «отсутствие места для размещения рыночной площади». До того пространства за домовыми участками вплоть до самых бывших бастионов, как и в Кёнигсберге, занимали городские сады – правило, справедливое и для иных городов провинции.
Столь же краткосрочны были и бастионные укрепления Фишгаузена (1627 г.), пусть форма их была и не округлой, а следовала достаточно точно утраченному за три столетия прямоугольному орденскому палисаду. Застроив вышеупоминавшиеся городские сады, и достигнув некогда отдалённого периметра, здесь, однако, город растёкся к замку и порту: все эти кварталы охватили новые валы. Места их расположения ещё долго отмечали мытные ворота – и районная администрация, вставшая на одном из бывших за городом шанцев .
Отдельным путём градостроительной регулярности пошёл Пиллау , построенный правильной бастионной крепостью итальянского типа с 1626 по 1636 гг. у статегически важного выхода в море Густавом Адольфом шведским, но получивший городское полноправие в следующий исторический период (см.). Здесь форма правильного бастионного пятиугольника, предшествует, а не сопутствует форме городского поселения – её роль сравнима с ролью орденского замка в структуре соответствущего города, за тем лишь отличием, что замок обычно представлял собой укреплённое здание, здесь же пояс укреплений здания охватывал, но не были эти здания собственно городом. Неслучайно эти бастионы с самого первого дня занимал не ополченец-горожанин, а профессиональный военный, которым гражданские гордились, но на которых он всё одно смотрел свысока. Охватывающая стена таким не полагалась.
Новоотстроенная при Фридрих-Вильгельме крепость стала базой курфюрстского флота и верфью (1679 г.), центром недолговечной Бранденбургско-африканской (колониальной) компании (1682 г.), наследницей орденского внешнеторгового флота, и краткого периода прусского каперства. Расцвет при Великом курфюрсте был недолог.
Столь же стратегическим и схожим по абрису было решение четвероугольной бастионной крепостцы Фридрихсбург , вставшей в 1657 г. в кольцо кёнигсбергских валов и контролировавшей выход в море: правящей династии ни к чему были повторения городских вольностей, сопутствовавших распаду орденского государства. Центром нового поселения крепость, построенная, во многом, силами бежавших от татарского набега крестьян, однако, не стала, крестьяне вернулись в родные края, а не осели у бастионов, так что уже при короле Фридрихе-Вильгельме I Фридрихсбург входит в городскую черту «Большого Кёнигсберга» (см.).
4. Королевский город
Коронация Фридриха I в 1701 г. открыла новую страницу в развитии провинции: что представляла собой новая держава?
То немногое, что устояло перед набегами татар середины XVII века , забрала чума в 1709–1711 гг. , при вступлении Фридрих-Вильгельма I на престол в 1713 г. 10834 двора стояли бесхозными и не возделывались, города, успешно росшие при ордене, замирали или даже сокращались: в Ангербурге в 1621 г. насчитывалось лишь 850 жителей, в Гильгенбурге (1579 г.) – 570, в Инстербурге (1590 г.) – 1200, в Лике (1600 г.) – 800, в Ортельсбурге (1615 г.) – 250, в Пассенгейме (1604 г.) – 690, в Растенбурге (1620 г.) – 1500, в Тильзите (1692 г.) – 868, в Хайлигенбайле (1539 г.) – 119. Данциг за те же годы разве что не удвоился (1577 г., 40000 жителей, 1650 г., 77000). Выморочные земли, по орденскому и герцогскому праву, возвращались в казну и могли быть пожалованы вновь, предстояла тяжёлая работа по заведению фермеров – откуда и чем привлечь их?
Вновь чужие беды, политическая близорукость иных королевских дворов оказались к выгоде прагматичной Пруссии. «Мне новые сыны – вам щедрая отчизна,» обращается Фридрих-Вильгельма к зальцбуржцам, и в его пределы спешат колонисты из Мазурии и Литвы , Силезии и Пфальца, Вюртемберга и Нассау, всего около 70000. Значительную группу из них составили 1000 лаузицких меноннитов, 8000 гугенотов, 2000 швейцарцев и около 16000 зальцбуржцев (1732 г.). Вместе они не только заполнили опустевшие хутора и города, восполнили утраты (с гарнизонами наравне ), но и дали жизнь 13 новым поселениям:
Арису (1725 г.), Биалле (1722 г.), Вилленбергу (1723 г.), Гумбиннену (1724–1772 гг.), Даркемену (1725 г.), Николаикену (1726 г.), Пиллау (1725 г.), Пилькаллену (1724 г.), Рагниту (1722 г.), Рейну (1723 г.), Тапиау (1722 г.), Ширвинту (1725 г.), Шталлупёнену .
Рост возобновился с новой силой, и к 1800 г. некоторые уже пересекли двухтысячный рубеж: Ангербург, Бартенштейн, Бишофштейн, Браунсберг, Велау, Гейльсберг, Гольдап, Гумбиннен, Гуттштадт, Дренгфурт, Инстербург, Лабиау, Мельзак, Прейсиш-Голланд, Растенбург, Рёсель; Кёнигсберг , вне категорий, насчитывал в 1770 г. 53196 жителей.
4.1 Лучи: города Фридрих-Вильгельма I
В 1724 г. Фридрих-Вильгельм I объединяет три Кёнигсберга в один (за исключением замковой и крепостной слобод), сломав раздельные укрепления каждого из городов, в том числе и обращённые к соседям. «Шведская» стена, хоть и стояла ещё в чистом поле – город дорастёт до неё лишь в 1820 г. –, немало поспособствовала выработке общего духа и единого самосознания города, сломка же внутренних стен и полная ликвидация прежних самоуправлений Альтштадта, Кнейпгофа, Лёбенихта и многих других – стала основой разномерности прусских городов последовавших лет. Вместо группы автономных поселений, размерами сравнимых с любым иным городом Восточной Пруссии, и равных с ними правами и весом, возник «внекатегорийный» мегаполис. В дальнейшем, либерализм (см.) усилит это противостояние разномасштабных прусских городов.
Показательны сходства и различия новых образований. Градостроитель Фридрих-Вильгельма, Йоахим Людвиг Шультхайс фон Унфрид , строивший кёнигсбергский замок и давший облик Биалле, Гумбиннену, Даркемену, Рагниту, Тапиау, Ширвинту и Шталлупёнену , очевидно ценил формы орденских времён, и города планировал схожими с прежними – но, будучи человеком своего времени, он не мог не «улучшить» образцы в наилучшем барочном виде.
Восстанавливая Тапиау после пожаров 1661-1674-1689 гг. он сохранил систему параллельных улиц, ориентировал их на заречный замок и существенно развил, но пренебрёг вводом в город кёнигсбергской дороги, оставив её заканчиваться в двух кварталах от центральной площади – разительное отличие от его же композиции Шталлупёнена ! Здесь, напротив, та же дорога превратилась в цепочку площадей, явственно отсылающих к системам римских императорских форумов: сравнение, наверняка польстившее утверждавшему тот проект королю. При въезде в город, треугольник Малого рынка шарниром поворачивает проезд на новую ось. Уже через квартал дома расступаются, восточная сторона улицы отступает и начинает Новый рынок, замкнутый церковной башней. Обогнув её, через ещё один квартал, улица выплёскивается в Старый рынок: в полтора раза шире и длиннее нового, он симметричен к оси. Дорога покидает его южную сторону испытанно, через углы. Столетия спустя, схема не утратила своей привлекательности, и вот на излёте 1920х гг. у железнодорожного полотна, на той же продольной оси, возник жилмассив, с собственной церковью и водокачкой, центром новой площади и отходящих от неё улиц.
В Даркемене дорога приходит, по традиции, в угол рыночной площади – но продолжается уже как классическая осевая схема. Рынок, по традиции отведённый магистрату (совместно, здесь, с почтовым двором), нанизан, по серединам двух противолежащих сторон, на эту прямолинейную магистраль, причём если своей «почтовой» стороной она отвечает канонам барочной перспективы, то за магистратом она вновь, как и в Тапиау , неожиданно обрывается неартикулированным поворотом к мосту всего лишь в квартале за площадью. Подобную же "неравноплечную" композицию рынка приобрёл и Пилькаллен , неожиданно проявивший «орденский» дух, проектанту неподвластный: перспективная дорога, направленная по оси дарованной королём церкви не смогла оспорить первенство ведшей в угол площади первоначально служебной улицы, и сама превратилась в проулок, наподобие безымянных служебных проездов орденских лет. В Ширвинте фон Унфрид три стороны рынка посредине разрезал улицами – но при этом не забыл и испытанных наугольных улиц.
Сильнейшее переоформление в современном барочном духе претерпел Гумбиннен : упорядочение затронуло не только торговые тракты, спрямлённые и перепроложенные строго ортогонально – фон Унфрид проложил новое русло реки, параллельное новым осям . Рыночная площадь, вставшая и здесь квадратом в центре поселения, уже не унаследованный от ордена, а полностью барочный владетельский символ: на таком рынке, с осевыми симметричными разрывами по серединам сторон, для торговли остались лишь квадранты по углам – функция оказалась подчинена форме. Здание правительственных учреждений, размещённое здесь же (ратуша переехала в «новый город» на другом берегу реки), заперло одну из осей равнозначного, по форме, перекрёстка, а вскоре и в самом средокрестии встал канонический памятник королю.
Перепланировок классического периода, столь характерных для екатерининской России, Восточная Пруссия не знала.
Особым поселением стал Пиллау, слитый воедино из населения деревень Пиллау и Вограм и заново построенный при заложенной шведами крепости-гавани. Собственной стены город не получил, бастионы защищали только гарнизон, прямоугольные же кварталами следовал валам со внешней стороны. В 1768 г. пиллауская крепость была Фридрихом II расформирована и гарнизон снят. Валы, как и предшествовавшие им шведские, здесь, и по соседству, в Фишгаузене , быстро разметало ветром, а рвы занесло без следа, лишив застройку и этого ориентира. В 1780х гг. город вновь оживился, в нём снова открылась верфь, и далее он рос аванпортом Кёнигсберга , между валами и причальными стенками: районы поглощались или закладывались вновь, вовсе не организуя цельной городской ткани, а следуя портовым или гарнизонным надобностям.
Навряд ли случайно, что в те же годы, к середине XVIII века городское самоуправление развилось, усложнилось – и утратило последние черты выборности. Если ещё в регламенте Кёнигсбергской ратуши 1724 г. предусматривается участие во власти горожан, хотя бы и посредством депутатов от гильдий, то уже установления 1783 г. их вовсе не знает. Магистрат избирает своих членов (обычным стало иметь обербургомистра/городского директора/полицайдиректора , полицай-бургомистра , юстиц-бургомистра , счётовода , нескольких магистратских советников и хрониста-судью ), лишь на обербургомистра и только в Кёнигсберге подаются три кандидатуры на высочайшее имя – ведь бургомистру королевской резиденции подчинялись и все государственные учреждения города, а равно и все дворяне, будь то постоянно проживающие, или временно прибывающие сюда. И городовая стража, которой заведовал полицай-бургомистр (охраняли акцизные стены вокруг городов, с соответствующими воротами), и судопроизводство (юстиц-бургомистр) в те годы всё ещё были муниципальным делом; не знай города милицейский обычай, не вышло бы из них ополчение антинаполеоновских войн, не стали бы они силой германского объединения... много копий было сломано позднее, когда реформами фом и цум Штейна , порождёнными той войной (см.) полицейские силы были переданы в единое государственное управление.
Русская версия Invision Power Board (http://www.invisionboard.com)
© Invision Power Services (http://www.invisionpower.com)